Наш Батя, раздосадованный в очередной раз плохой работой радистов, сердился: "Сынки, телефонная связь - самая надежная". Нельзя сказать, что мы в середине 70-х, дети эпохи освоения космоса, этому безоговорочно верили, но слушали и мотали на ус, поскольку он, фронтовик, имел опыт страшной и легендарной войны.
Без особых деталей, но помню, что зимой случилось у нашего гаубичного дивизиона очередные учения. Это были последние мои учения перед дембелем. Батей была поставлена задача: проложить через сопки 8 км телефонного провода. Делать это надо было ночью, ориентируясь на редкие вспышки сигнальных ракет, кои видно было, как правило, с верхушек сопок. Отрядили на это дело четырёх щуплых бойцов-связистов и меня (сержанта, бывшего, к тому времени, старшего вычислителя, изгнанного капитаном Тризной из ВУДа в первую батарею), в качестве тягловой силы. Мало кто знает, что советская, а потом и российская, катушка вмещала около километра провода и тянула к земле с силой в 16 кг! Вот и я не знал. Привычный на гражданке к штанге и браваде силой, посмотрев свысока на низкорослых сотоварищей, согласился навесить на себя четыре катушки: одна спереди, одна сзади и по одной на каждый бок. Вот, мол, знай наших! Связисты, довольные таким оборотом дела, одобрительно хлопали меня по плечу: давай, мол, давай, орёл. Остальные катушки распределили по бойцам равномерно, и пошли от батареи к НП на "передовую".
Слава Богу, товарищи не стали меня, обвешанного катушками, испытывать на прочность, прошу прощение за каламбур, на полную катушку. Размотку начали с моих. Через каждую тысячу метров я облегчался на 16 килограммов и через 4 км был свободен, как Луис Корвалан (главный коммунист Чили в то время сидел в тюрьме). Километры эти я запомнил на всю жизнь. Первые несколько сот метров шёл, раскачиваясь под тяжестью груза, подобно верблюду. Когда начался подъём на первую сопку, из-под ушанки по вискам уже текли ручейки пота; бушлат и ватные брюки казались не средством защиты от холода, но тяжёлыми доспехами; автомат на плече воспринимался всего лишь ненужным куском железа, да и противогаз - не как средство спасения от ОВ, а скорее вещмешок, который почему-то висел не за плечами, а в самом неудобном месте, стиснутый пудовыми катушками. Неважно, что склон сопки не был покрыт снегом, сапоги прекрасно скользили и по сухой траве, лежащей сплошным ковром. Я падал, вставал и снова падал. Очень скоро стал задыхаться, выбился из сил, забыл о гордости и, перестав сопротивляться обстоятельствам, встал на четвереньки. Таким образом, гордая верблюжья поступь естественно сменилась на, единственно возможную в той ситуации, ослиную. Но вот кончился подъём и, корректируя направление по зеленой сигнальной ракете, изредка вспыхивающей на горизонте, мы начали спуск. О, это было уже совсем другое дело. Лихими наездниками, радостно и быстро, с ветерком, мы отчаянно скользили вниз по сухой траве на пятой точке, пренебрегая риском свалиться с какого-нибудь обрывистого места, а разогнавшись, тормозили, хватаясь за колючие кусты держи-дерева, которые легко прокалывали двупалые рукавицы и кожу.
Этот цикл моей "трансформации": верблюд - осёл - наездник, продолжался много раз. Но рано или поздно всему приходит конец. Пришел конец и моим катушкам. Размотав все четыре, пропотевший и измотанный, с чувством доблестно выполненного долга, я попрощался с товарищами. Конечно, при этом пожелал им вовремя дойти до НП и обеспечить его самой надежной связью. После чего, рядом с пересохшим руслом речушки, забитым сухим плавником, нашел укромное местечко. Развел костёр, прогрел землю, застелил сухой травой и спал на ней, как на русской печи, до утра.
Утром, бодрый и выспавшийся, я уже был на батарее, где мне сказали, что связисты заблудились, и на НП не вышли.