Да, иные наступили времена... а прежде читали куда как больше. Вот и я был книгочеем, да каким запойным! Однако, хотя книги из школьной программы читал прилежно, но, надо признаться, без особого желания и, тем паче, восторга, а всё более по необходимости, образования ради; бывали, конечно, и исключения, например, "Преступление и наказание" Достоевского, да и то потому, что воспринимал как криминальный роман. Любезны сердцу моему были писатели-фантасты: А. Беляев, И. Ефремов, братья Стругацкие, Р. Бредбери, С. Лем, А. Азимов, - их книги я читал взахлёб.
В 70-е застойные, средь дальневосточных сопок, без каких-либо книг, прошли мои полтора года срочной службы. Но однажды, когда уж перестал и мечтать о них, когда, казалось, подобно известному персонажу, мог получать удовольствие даже от соединения букв в любом печатном тексте, по дороге к отхожему месту, лавируя средь непросохших осенних луж, нежданно-негаданно увидал грязью заляпанный бумажный брусочек и, конечно, не удержался, поднял. То была, раздербаненная чьей-то безжалостной рукой, книжица карманного формата, - без обложки, ни начала, ни конца, местами вырваны листы, а кои и оборваны наполовину, но, тем не менее, по тексту было ясно - "Мертвые души", Гоголь. Вот те раз, не было и полушки, да алтын в кармане появился, - возликовал я, но всё же не так сильно, как попадись мне кто-то из фантастов. Наскоро отерев рукавом бушлата внешние листы, заховал находку в висевшем на боку противогазе - теперь главной задачей было сохранить книгу, и противогазная сумка для этого была надежным местом.
Обретя столь чудным образом Гоголя, я с нетерпением ждал отбоя. Ночью, уединившись в тиши и полумраке кабинета замполита, доверявшего мне, комсоргу дивизиона, ключ, склонился над поэмой, аки чернокнижник эпохи инквизиции над магическим манускриптом. А поскольку это произведение когда-то было читано, и, полагая, что знаю его, решил: читать не по порядку, не с начала, а открывая места избранные волей судьбы - наобум, и погружаться, и смаковать эпизод, затем другой, - что Бог пошлёт. Так вот, за плотно зашторенными окнами огромного тёмного кабинета, под лучом слабой настольной лампы, хронически не досыпающий и вечно голодный солдат раскрыл книгу и читает: «....на столе стояли уже грибки, пирожки, пряглы, скородумки, шанишки, блины, лепешки со всякими припеками: припекой с лучком, припекой с маком, припекой со снеточками, и невесть чего не было.- Пресный пирог с яйцом!- ...»
Конечно, сытый голодного не разумеет, и кто голодал, тот вернее поймёт моё состояние. Непреходящее в армии чувство голода поначалу было пыткой, но, со временем, стало привычным, как бы нормальным, поэтому есть, впрочем, как и спать, я готов был в любую минуту - лишь возникни возможность. (Парадокс: по прошествии стольких лет, мечтаю обрести подобное состояние!) Но не каждый солдат мучился скудостью армейской пайки, - оная проистекала исключительно по вине интендантов и поваров, - я же, к сожалению, на гражданке был избалован и, например, знал отличие ромштекса от эскалопа, лангета от бифштекса, гуляша от бефстроганова, вот почему ощущения мои от армейской пищи были столь неприятными, и таковыми остались.
Полагаю, читатель, теперь вполне может представить, с каким изумлением я читал и перечитывал это, нечаянно открывшееся мне место - обед у Коробочки? Тщетно напрягая всё свое воображение, я пытался представить вкус, запах, консистенцию - всё то, что было скрыто для меня за словами: "пряглы", "скородумки", "шанишки" и прочими, но во мне ничего, кроме смутного ощущения чего-то невозможно вкусного и недоступного, не рождалось.
Невольно сглотнув слюну, закрыл книгу, успокоился и – вновь открыл наугад. Но, черт возьми! И во второй раз - вот беда! - оказался на обеде. Что за напасть, – думал я, - что за испытание? Но, слава Богу, обед Ноздрёва не дразнил воображения: "Обед, как видно, не составлял у Ноздрева главного в жизни; блюда не играли большой роли: кое-что и пригорело, кое-что и вовсе не сварилось. Видно, что повар руководствовался больше каким-то вдохновением и клал первое, что попадалось под руку: стоял ли возле него перец - он сыпал перец, капуста ли попадалась - совал капусту, пичкал молоко, ветчину, горох, - словом, катай- валяй, было бы горячо, а вкус какой-нибудь, верно, выйдет". Зато выпить Ноздрёв был явно не дурак: "Вин было изобилие: сначала пили портвейн, затем подали ликер, мадеру, бурганьон, шампаньон. Была принесена рябиновка, бальзам". К концу трапезы, с таким обилием и разнообразием выпивки, я как будто захмелел и хотел спать.
"Всё,всё,всё, пора заканчивать эту кулинарную пытку, - подумал я, - вот только что-нибудь прочту несъедобное напоследок, и пойду спать". Ага, как же, открыл! Обед у Собакевича: "...выпили как следует по рюмке водки, закусили,... всякими соленостями. ... - Щи, моя душа, сегодня хороши! - сказал Собакевич, хлебнувши щей и отваливши себе с блюда огромный кусок няни, известного блюда, которое подается к щам и состоит из бараньего желудка, начиненного гречневой кашей, мозгами и ножками… Затем подали бараний бок. ... За бараньим боком последовали ватрушки, из которых каждая была больше тарелки, потом последовал индюк ростом с теленка, набитый всяким добром: яйцами, рисом, печенками и невесть чем. После был предложен чай с душистым вареньем". Сей апофеоз кулинарного изыска, окончательно расстроил мой бедный желудок, вызвав волну спазм. Желая скорее прекратить пытку, я поспешно оставил книгу и пошёл спать. Парной воздух казармы, настоянный на крепком портяночном "амбре", оглушая и ослепляя, накрыл меня волной,- то же испытывает человек, когда с устатку выпивает на морозе стакан крепленого вина, прежде чем войти в теплое помещение, - почти в сомнамбулическом состоянии, на ощупь я доплыл до койки и упал в спасительное небытие.
Ещё не раз в полночной тишине я раскрывал книгу, и уходил в параллельный, поэтизированный гением, мир. Таким образом, хоть на час, подобно аутисту, я бежал от грубой и непривлекательной действительности. Постепенно, кусочек за кусочком, зачитал книжицу от корки до корки. С той поры и на всю жизнь полюбил не только кулинарные изыски Гоголя, но и красоту, сочность и поэтичность его языка. После демобилизации перечитал все гоголевские сочинения, за исключением второго тома поэмы, а при поступлении в институт написал сочинение " Кулинарные шедевры "Мертвых душ".
5
Сумма баллов: 90 Количество оценок: 18
Оценивать байки могут только зарегистрированные пользователи
